Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+3°
Boom metrics
Дом. Семья5 января 2021 22:00

Когда старухи были молодыми. Часть 4

Детективная новелла или сказка для взрослых
Читайте приключенческую новеллу.

Читайте приключенческую новеллу.

Фото: Shutterstock

Продолжение. Начало см. Часть 1, часть 2, часть 3

СЛЕДОВАТЕЛЬ НИКИТА

В уголовном деле матроса дезертира Михаила Гусева вроде как была полная ясность. Свидетели допрошены, а, главное, гарнизонный суд вынес свой приговор заочный – 14 лет колонии строгого режима. И можно бы осужденного прямиком в тюрьму. Но большое начальство из военного округа решило, что пойманного матроса следует еще и очно представить перед судом, и еще ему пару лет добавить ради страха и дисциплины среди всех военнослужащих.

Так как дело матроса Гусева не очень сложное и ранее уж расследовано, то работу поручили молодому следователю гарнизонной военной прокуратуры Никите ЧернобелОву. Никита, юноша из простой рабочей семьи, пришел в профессию по зову совести и романтическому призванию. Любимые его фильмы с детства были «Неуловимые мстители», «Гардемарины», «Офицеры», конечно же, «Место встречи», которое изменить нельзя. Он жаждал искренне послужить Отечеству и готов был во имя Родины не щадить самого себя. Однажды в своем городке уральском ночью на остановке он спас от пьяных подонков девушку, смело пойдя на нож. Притом получил ранение, но с помощью подоспевших милиционеров, подонки были повержены. А далее, как в классической мелодраме: девушка Антонина стала его женой. И вот недавно Никита с Тоней приехали в гарнизон служить. Устроились на квартире съемной, но прокурор Чавычин пообещал жилье, если Никита за год не подведет.

Антонине, выпускнице фармацевтического, все тут не нравилось: эти сопки, погода, понурые, истощенные, шагающие в строю солдаты и матросня. То и дело какие-то идиотские крики со всех сторон «становись! Равняйсь! Смирно! Вольно! Шагом…!». Не люди, а дичь какая-то. Но Антонина знала формулу жены военного: чтобы стать генеральшей, надо выйти замуж за лейтенанта, помотаться с ним по гарнизонам дальним. Знала, и потому терпела. Не сомневалась в том, что ее Никита обязательно генералом станет, потому как он Антонину безумно любит. Ну а пока что можно и тут пожить, благо жалование у военных следователей нехилое.

Когда лейтенант Никита знакомился с делом Гусева, Никиту переполняла мерзость к этому человеку. «Как так, размышлял Никита, ведь этот Гусев почти что ровесник мой, моложе лишь на два года. Почти земляк. Мы с ним родились в одной стране. Оба из рабочих семей, фильмы одни смотрели, одинаково впитывали патриотизм. Ну почему же он стал предателем?!».

Мишку привели в кабинет к следователю Чернобелову.

- Садитесь, - кивнул следователь на табурет. – Ты тральщик зачем угнал?

- Не угонял я тральщик, товарищ следователь, неправда это.

- Я тебе не товарищ, а гражданин следователь! Это, во-первых, во-вторых, японцы нам передали тральщик. На этом тральщике обнаружены твои потожировые следы.

- Какие следы?

- Объясняю. – И лейтенант Никита прочитал Мишке небольшую лекцию про отпечатки пальцев. Он имел «отлично» по своей любимой криминалистике.

А после следователь слушал Мишку. Слушал, почти не перебивая, около часа. Чем дальше слушал, тем больше ему становилось не по себе. Совсем недавно старлей Кудимов, который служит здесь больше года, за рюмкой водки ему рассказывал, якобы тут в частях размах воровства продуктов дошел уже до того, что солдаты умирают от голода. Но следствию вмешиваться нельзя по причине военной тайны. Чернобелов тогда Кудимову не поверил пьяному. Но после, глядя на истощенных солдат, матросов, начал подозревать – что-то и впрямь неладное. И вот этот теперь матрос рассказывает, как было они с братишками ели подножный корм и даже собак, бывало. А прапорщик Потрошенко с мичманом Носороговым крали ящиками продукты. И как его поставили охранять ворованное, как прапорщик Потрошенко, наверно почуяв шухер, взял, обрубил швартовые.

- Ты, это, есть хочешь? – вдруг спросил лейтенант.

Мишка сглотнул слюну. Следователь закрыл кабинет на ключ, вынул из ящика свой обед. От запаха домашних котлет у Мишки внутри все сперло. Дальнейший допрос Никита уже отложил назавтра.

В тот вечер следователь Никита был очень замкнут, ужинал вяло, без аппетита.

- Случилось что-то? – спросила его жена.

- Да так, устал я сегодня очень, и завтра тяжелый день.

- Я же вижу, что неприятности у тебя на службе.

- Тоня, я не имею права раньше времени раскрывать тайны следствия. Обязательно позже все скажу.

В ходе следующего допроса Мишки следователь понял, что матрос рассказывает чистую правду. Но смущала одна деталь.

- Вот скажи мне, Гусев, ты, вижу я, человек разумный. Но зачем ты на прикладе автомата белиберду какую-то вырезал? Катерина Бочкина там какая-то? Девушка твоя, что ли?

- Я это, товарищ…, простите, гражданин следователь.

- Можно, можно: товарищ следователь, - разрешил Никита.

- Я это не вырезал, - и Мишка рассказал историю автомата. Поведал даже забавный случай, как Нобуко его приревновала к неизвестной Екатерине Бочкиной.

- Послушай, товарищ Гусев, - сказал под конец следователь, - ты потерпи немного и, как говорится, держи пока язык за зубами. А я постараюсь уж сделать всё, чтобы мерзавцев этих посадить на твое место. А ты, понятно, пойдешь свидетелем. Думаю, скоро встретишься со своей Нобуко.

- У меня к вам просьба, товарищ следователь, если можно. Среди вещей, которые у меня забрали, была монетка мелкая в пятьдесят йен. Этакая с дыркой посередине. Она дорога мне очень. Когда я Нобуко из океана вытащил, эта монетка случайно сохранилась у нее в кармане шорт. Она подарила монетку мне. Больше у меня от Нобуко ничего не осталось. Но эту монетку конфисковали, записав ее в акте, как неустановленное приобретение иностранной валюты. Вот вы не могли бы вернуть монетку?

- Да все вернут тебе, потерпи немного.

Придя с докладом к прокурору Чавычину, следователь прямо с порога и заявил, что Гусев не виноват! На что прокурор Чавычин глянул удивленно из-под очков и Чернобелову указал на стул. Дослушав до самого конца взволнованный доклад следователя, велел дежурному за дверьми никого не пускать. Прошелся по кабинету, глянул на портрет Министра обороны и сел за столом напротив следователя.

- Послушай, следователь, а как ты себе представляешь - размотать тот гадючий узел, выражаясь твоим жаргоном? Да, воруют тут все кругом, ты только сейчас узнал про то от матроса этого? Прапорщик там какой-то, мичман, чего-то тырят. Они, мелюзга пузатая, по-твоему, без прикрытия? Да ты их начнешь разматывать, на такие фигуры выйдешь, - Чавычин метнул свой взгляд на портрет Министра, - которые нас с тобой замотают в узел и в унитаз сольют. …Погоди, не перебивай! Молодежь, едрена вошь, жизни мне вас учить. Это система, лейтенант, крепкая, сложившаяся система, которую нам с тобой не сломать уже. А он, видите ли, не хочет в этом участвовать! Как учил нас великий товарищ Ленин: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя! …Солдаты не доедают! На то и служба: суровая и лишений полная. Воспитывает выносливость и характер злой. А если кормить солдата, как на курорте, он растолстеет и подобреет. Враги нагрянут, он сразу сдастся. А голод у солдата вырабатывает смекалку и развивает ловкость. Где-то голубя он поймает, где-то крысу из рогатки подстрелит.

- Мнение разрешите?

- Валяй.

- Я полагаю, что голодный солдат скорее сдастся. Зачем ему защищать Отечество, которое у него отымает последний хлеба кусок?

- Ты мне эти штучки либерастические-то брось! Я понимаю, ты молодой, ретивый, хочешь скорее звездочки заработать. Уважаю. Заработаешь, если будешь старших слушать. Парень ты умный и исполнительный, за что и тебя ценю. Дураку и лентяю не поручил бы такое дело. И вот еще загогулина тут какая. Матрос этот, дезертир…

- Он не дезертир...

- Лейтенант, Чернобелов!

Следователь встал.

- Не забывайся! Теще перечить будешь! Садись. Так вот, матрос этот, дезертир, пока там японцам нашу тайну военную продавал, заодно с какой-то японкой смахнулся. И вот эта японка дура прямо в него влюбилась. Теперь там в Токио бьется своей головою глупой в двери посольства нашего. Образно выражаясь. Требует ей матроса вернуть назад. А японка та непростая, близкая родственница самого японского императора. Значит, твоя задача, что-то выведать у матроса про японку. А потом напишешь ей письмо как бы от матроса, как его, черта?

- Гусев.

- Напишешь письмо японке от Гусева. Мол, прости за мимолетное увлечение. Я тут сейчас на родине встретил свою настоящую и единственную любовь. Ну и тому подобную хрень сочинишь, отправишь ей это по электронке. Вот адрес ее прислали.

- Разрешите…, - вздохнул Никита.

- Не разрешаю! Свободен, лейтенант. Явишься ко мне завтра по этому делу к четырнадцати часам.

- И что же теперь матросу Гусеву по наветам сидеть в тюрьме четырнадцать лет?

- Свободен, лейтенант, я сказал! Вон отсюда! …завтра к четырнадцати. Тьфу, к двум часам дня придешь.

Вечером Чернобелов домой явился мрачнее мрачного. Даже не стал и ужинать.

- Что происходит там у тебя на службе? – спросила его жена.

- Надумал я увольняться, Тоня.

- Чевооо?! – она понимала, что увольнение с такой службы не может обойтись без большого скандала и волчьей характеристики. После чего супруг отправиться разве что в магазин грузчиком, поскольку талантов предпринимательских у него и в зачатке нет.

- Ошибся я, Тоня, ошибся крепко. Не по мне эта система. Не по мне.

- Таак! – она классически подбоченилась, - а я-то думала, выхожу замуж за мужика, а он оказался хлюпиком. Что-то пошло у него не так, он сразу и спасовал! Во, подружки мои порадуются! Успокоятся – зря завидовали. Выходила за генерала будущего, а осталась с грузчиком настоящим!

- Послушай, Тоня, у меня нет выбора. Или поступить против совести, но строить карьеру и при деньгах остаться. Или податься в грузчики, но сохранить свои честь и совесть. Что посоветуешь?

- Теперь ты послушай. В магазине расплачиваться мы будем твоею совестью? Квартиру себе построим из кирпичиков твоей чести? Ты погляди, как люди нормальные-то живут. Всем наплевать на совесть.

- Пойдем спать, Тоня.

На следующий день Чернобелов явился к прокурору Чавычину, как было велено, к четырнадцати часам. Настроение у прокурора было приподнятое и бодрое, чего не скажешь про настроение следователя.

- Ну, проходи, рассказывай, как дела? – прокурор встал навстречу следователю и даже протянул ему руку, к большому удивлению Чернобелова. Они обменялись рукопожатием. Чернобелов, со словами «здесь все мои дела», раскрыл кожаную папку и положил лист на стол. Это был рапорт на увольнение. Прокурор слегка улыбнулся и предложил следователю сесть. Они расположились, как и вчера, напротив один другого.

- Знаешь, чем ты мне нравишься, лейтенант Чернобелов, - сказал прокурор Чавычин, - уж очень ты на меня похож: честный такой, упрямый, ух! Я ведь тоже в молодости таким же был. Горой за правду, и всё такое. Отец мой Берлин брал в составе армии Жукова, да! Мать окопы рыла на Курской дуге, раненых с поля боя вытаскивала. Могу я при этом быть плохим человеком, а?

- Нет.

- Гордился я родителями. Насмотрелся, к тому же, фильмов патриотических, начитался советской литературы. И когда столкнулся на службе с реальной жизнью, то хотелось мне пострелять все свое начальство из автомата. Но, пораскинув мозгами крепко, и так, и сяк, понял, что всякое сопротивление правилам бесполезно. Поэтому лучше будет правила те принять. Вот послушай, что я тебе скажу. Ну уволишься ты на гражданку. Со скандалом, само собой, и билетом волчьим. Куда там тебя возьмут? Пристроишься где-то на пилораме и начнешь с мужиками пить на свои копейки. Но самое-то смешное, что на твое место придет лейтенант Мокрухин. А он, пройдоха, чтобы выслужится, еще накрутит этому Гусеву лет пяток. Даже не сомневайся, накрутит! Допустим, я сейчас чиканусь умом, займу твою сторону и направлю в округ дело о воровстве. И что Окружной мне скажет? Он скажет мне, что ж ты, падла, вздумал руку кусать, тебя кормящую?! Ты хочешь сказать, что воруют в округе?! Ты хочешь батьку адмирала нашего опозорить, под монастырь свести? Что, Чавычин? Тебе жалко какого-то там матроса вшивого? И ты хочешь из-за него всю нашу армию опорочить, когда журналюги сволочи сунутся в это дело. Знаешь, как это называется, Чавычин? Предательство это называется! – скажет он и сотрет меня в порошок. Но самое-то смешное, что скоро и на мое место придет лейтенант Мокрухин! Нет, я могу это все, конечно, выше в Москву отправить. В руки тем, кто нашего окружного сюда назначил. Но только тогда, я думаю, лейтенант Мокрухин еще скорее место моё займет.

Поэтому предложение у меня такое, если желаешь добра ты матросу Гусеву, отправь его за решетку сам. Иначе Мокрухин его отправит. С делом там поколдуй чего-то, смягчающие обстоятельства придумай: мигрень головная, невеста Гусева замуж вышла, стресс у него случился. Ну и, главное, ты настрой его, чтобы на суде этот Гусев громко каялся и себя поносил. На скамье чтобы съежившийся сидел, одной ягодицей ее касаясь. Это у судей вроде как вызывает жалость. А я к судье Палачову съезжу и выпью с ним по-дружески. Он гнида та еще. Хорошую взятку ему я дам. Обязательно, гад, возьмет. Ну и будем настраиваться, что даст он твоему Гусеву лет восемь, а то и семь. Ты удивлен, конечно, что это я тут с тобой, с салагой, почти как с равным и по душам? Да потому что ты здесь единственный человек порядочный после меня. А порядочному с порядочным всегда по душам охота. Мне к Палачову ехать, это же как в выгребную яму. Видел бы ты какая жена при нем, коровища похотливая с обезьяньей рожею и с такою жо… - прокурор развел руки так, что смахнул нечаянно со стола фарфоровый Президента бюст. Стал ботинком сгребать под стол фарфоровые осколки. – Тьфу ты, мать её! Помянул заразу. Теперь самому убирать придется. А то дежурный же непременно стукнет в политотдел. Ладно, ты бумажку-то эту пока забери. На выходных посиди, подумай. А ко мне в понедельник, часам к семнадцати. Хоть с бумажкой, хоть без бумажки. Уж как надумаешь.

Чернобелов забрал свой рапорт, сунул обратно в папку. Встал:

- Разрешите идти?

- Иди, Дон Кихот, иди. А, погоди чуток, - прокурор открыл дверку шкафа, вынул что-то в пакете. – Вот тут балычок здешний. На выходные с пивком попробуешь.

Чернобелов поглядел, раздумывая: брать, не брать? Но тут рука его как-то сама собой потянулась к пакету, и губы тихо вымолвили «спасибо».

В субботу утром прокурор Чавычин позвонил судье Палачову:

- Как дела твои, друг сердечный?

- О, Константин Иванович, дорогой! Я уже по тебе соскучился!

- А у меня, Андреевич, отличный балык имеется, ну и еще кой-что.

- Так на зимнюю дачу давай, ко мне! Супружница будет рада. А то мы вдвоем тут с ней от скуки уже дичам.

- Несравненной Сюзанне Юрьевне мой поклон!

При встрече они радовались и обнимались так, что человека со стороны могла бы картина эта разволновать до слез. Прокурор вручил хозяину увесистый пакет. А супруге его цветы.

- Ах, вы такой волшебничек, Константин Иванович, - сказала Сюзанна Юрьевна, - розы среди зимы в нашей дыре казарменной, это, конечно, чудо!

- Для вас, дорогая Сюзанна Юрьевна, достойная всех бриллиантов мира, не захочешь, да станешь волшебником.

- Охо-хо! Вы всегда так изысканы и галантны! А кстати, какие дела там в мире? А то мы который день у себя в берлоге, за новостями и не следим.

- Если б не ваша, Сюзанна Юрьевна, красота космическая, то этот мир давно бы рухнул, согласно Фёдору Михайловичу.

- Фёдор Михайлович? Это вы о ком?

- Это они о Достоевском, - откликнулся вовремя судья Палачов, - прошу, попрошу к столу!

«Немного переборщил» - подумал Чавычин.

На тридцать второй минуте увеселительного застолья супружница Палачова смекнула – настало время оставить мужчин одних для серьезного разговора, и пошла «по своим делам» наверх. Запершись в кабинете, надела наушники, стала слушать, глядя на монитор.

- Я сразу к делу, - сказал прокурор Чавычин. – Вот тут в конверте тысяча долларов. Один человек хлопочет по делу матроса Гусева. Ну того дезертира как бы, который якобы тральщик угнал в Японию.

- Да знаю, знаю я дело Гусева. Сам приговор подписывал. Чо он хочет тот, кто хлопочет?

- Понятно чо, срок скостить до минимального. Может лет до семи получится?

- Дорогой Константин Иванович, мне этот Гусев по барабану. Я хоть завтра его на свободу выпущу с чистой совестью, хоть завтра к пожизненному приговорю. Как скажут, так и приговорю. Но ты не в курсе явно, есть решение, - Палачов поднял палец вверх, - дать Гусеву полных шестнадцать лет.

- Ну ничего себе!

- А что ты хочешь? Дисциплина в округе разваливается. Кругом воруют, и часто воруют те, кому не дозволено это дело! Поэтому штаб лютует, и будь их воля, расстреляли бы перед строем дезертира этого. Но демократия, мать её!

- Да какой он дезертир, на хрен. Подставили пацана.

- Да знаю, знаю. И чо теперь? Ты прокурор, так и подавай протест. Пиши, как есть. Я-то человек маленький.

- Понятно, - вздохнул Чавычин. Обратно забрал конверт, поглядел на свои часы, - ну, мне пора.

Вышел он за ворота дачи, грязно выругался и сел в машину.

- Нет, ну ты слышала?! – обратился судья Палачов к спускающейся по лестнице супруге, одетой в прозрачный полухалат с перламутровыми пуговицами. – На, говорит, тебе тыщу долларов и скости матросу лет до семи! Во, свинья, так уж и свинья! – Палачов подал Сюзанне Юрьевне свежий бокал вина. – Сам-то, поди, тысяч десять взял. Знаю я прокурорских этих.

- А ты заметил, как этот старый и похотливый свин смотрел на сиси твоей Сюзи? – спросила она, улыбаясь томно и присаживаясь на колени мужа.

- И ведь скажет, гад, что все деньги судье отдал! – не унимался судья. – А ты знаешь, моя Сюзи, я ведь раньше был человеком честным!

Сюзи широко раскрыла свои накрашенные глаза. Уставилась нарочито изумленным взглядом на Палачова.

- Да, да! Я в юности Человеком был, который, согласно Горькому, звучит гордо. Был, пока не столкнулся здесь вот с этакими подонками. А что я могу один против всей этой большой системы? Когда велели мне в первый раз срок влепить человеку невинному, я положил председателю заявление на стол. А председатель мне говорит, ну пойдешь ты в грузчики, а на место твое, вон, Чебордалак придет, который, подлец, давно уж ждет. Придет он, да и от радости влепит невинному еще больший срок. Ну вот подумал я, да и остался.

Сюзи пересела в кресло, махнула залпом бокал вина. Лицо ее сделалось злым и жёстким:

- А ты тоже не представляешь, как я, комсомолка и активистка, и ярая патриотка Родины, желавшая наркобарыг ловить, доросла до начальницы райотдела по борьбе с незаконным оборотом наркотических средств?! Рассказать? Наливай!

В этот вечер супруги Палачовы долго исповедовались друг другу в преступлениях перед человечеством и под конец напились изрядно.

- А ты знаешь, Сюзи, - сказал Алексей Андреевич, - устрою-ка я им концерт. Когда дело дойдет до оглашения приговора матросу Гусеву, заявлю, что нет оснований для наказания. И оглашу такие материалы в его защиту, что эти штабисты хреновы побегут стреляться. Кстати, фрагменты из сегодняшнего разговора с этим прокурором Чавычиным, тоже надо повырезать и выдать их в конце заседания. Каково?!

- Я и раньше подозревала, что ты у меня настоящий мужчина!

***

Прокурор Чавычин, будучи разведенным, в этот вечер сидел беседовал в своей холостяцкой квартире с портретом любимого писателя Достоевского, подымая рюмку за рюмкой:

- Ну, вздрогнем, Фёдор Михайлович! …А знаешь, что я решил, устрою-ка я им на суде концерт. …Какой, какой, а вот такой! Когда время подойдет к оглашению приговора, заявлю, что Гусев не виноват! И вывалю прямо судье на стол копии настоящего дела. Как откуда у меня настоящее дело? Ты, Михайлович, думаешь, я тут только фабрикую сижу? Неет! У меня на такие лица такие материалы имеются, что эти лица хоть сразу к стенке. Ты спрашиваешь, где всё это? А я тебе скажу, но между нами только. Нет, нет, я не идиот, чтобы дома хранить такое. Ты даже за то и не переживай. Есть у меня тайник в развалинах взорванной церкви Святителя Николая на Русском кладбище. Вот там оно все лежит и ждет своего часа.

***

В понедельник Мишку уж в третий раз привели к следователю Чернобелову. Следователь, писал деловито и, не глядя на Мишку, велел ему садиться.

- Плохи наши с тобой дела, Гусев, - сказал Чернобелов, не отрываясь от писанины. Есть решение там, на самом верху, что за весь бардак и за воровство в нашем военном округе должен ответить ты. Я хотел отказаться от этого дела, но тогда бы тебе назначили другого следователя, который повесил бы на тебя еще много чего. …Я тут поесть принес.

- Не хочу, - Мишка помотал опущенной головой.

ПИСЬМА В РОССИЮ

Нобуко взяла академический отпуск. Сидела, строчила письма во все известные ей в инете российские инстанции, начиная от Президента, Премьера, Министра иностранных дел и далее до разных российских фондов «По борьбе с коррупцией», «По делам национальностей», «По зову сердца», «По изучению гражданского общества и человеческого капитала», «По правам человека» и т.д. и т.д. В разные департаменты по делам молодежи. В своих письмах она излагала их с Мишкой историю и просила помощи. Но ее письма в лучшем случае читала девочка-секретарь, изредка оторвавшись от преферанса и, как правило, отправляла в спам. В лучшем случае присылала ответ стандартку «Спасибо Вам за письмо. Мы с ним обязательно ознакомимся!».

И вдруг однажды она получает на «Входящие» адрес: «Misagusev». Сердце девушки часто, часто заколотилось и в горле сперло. Дрожащим пальчиком не сразу его открыла. «Здравствуй, Нобуко! Это я, Миша Гусев…» - глаза ее затуманили слезы и текст расплылся. Пошла, умылась, читает дальше:

«Помнишь ли ты меня? Сейчас я дома. У меня все хорошо. Настроение бодрое, здоровье в норме, чего и тебе желаю.

Когда я вернулся на родину, меня встретила моя любимая девушка Екатерина Бочкина. Она работает поварихой в столовой. И мы с ней скоро собираемся пожениться. Она веселая. Мы с Екатериной ходим в кино и на танцы. А по вечерам целуемся.

А ты как? Замуж еще не вышла?

Ты мне пиши, но на скорый ответ не надейся. Потому что я решил продолжить службу на атомной подводной лодке. А подводная лодка по полгода плавает под водой, где интернета нет. А может и вообще утонуть. Они у нас часто тонут.

Шлю тебе горячий привет с нашей холодной Родины!

Твой друг, Михаил Васильевич Гусев».

Трое суток Нобуко ничего не ела. Сидела. Лежала. Вставала. Ходила. Опять сидела. Никого не хотела видеть. И только со старшей своей сестрой иногда переговаривалась ни о чем.

ВСТАТЬ! СУД ИДЕТ!

Мишку Гусева привезли на суд, посадили в клетку. Присел он на самый краешек скамейки, утянувши опущенную голову в плечи.

Обвинитель часа четыре читал его дело и требовал назначить наказание в виде лишения свободы – шестнадцать лет строгого режима.

Адвокат что-то вяло рассказывал о неурядицах с Мишкиной невестой, которая вышла замуж за Мишкиного лучшего друга, что и послужило на почве нервного срыва у подсудимого причиною кражи оным большого количества продуктов, с которыми он дезертировал на тральщике «Дерзкий» в Японию, дабы там те продукты сбыть в целях незаконного обогащения.

В зале сидели, борясь с зевотой, большие штабные начальники, а также активисты от разных рот и подразделений, которые были потом обязаны рассказать на политбеседе о ходе сегодняшнего процесса.

Был здесь же в зале и прокурор Чавычин, нервно покусывающий нижнюю губу.

Подсудимому дали последнее слово.

- Я очень виноват перед Родиной и перед всеми вами, как замаравший честь нашей военной части, честь всей нашей армии, в рядах которой давал торжественную присягу на верность Родине и народу. А потому готов понести самое суровое наказание. И пусть карающая, но справедливая рука нашего правосудия вынесет мне то возмездие, которого я заслуживаю.

Суд удалился на совещание. Люди на перекур.

И вот наступил уж последний акт. Судья Палачов стоя огласил приговор: пятнадцать лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.

Мишку увел конвой. Активисты шумно переговариваясь, покидали зал. Высокий штабной начальник подошел к судье Палачову:

- Андреевич, а с какого хрена 15 лет? Говорили же, что 16! И в приговоре-то у тебя чо написано?!

- Виноват я, оговорился, - как-то совсем сконфуженно отвечал судья. – Теперь вот и в приговоре придется править, раз все активисты слышали, что пятнадцать.

- Стареешь, Андреевич, ох, стареешь, при молодой-то еще жене. Считай это, как намек и больше не оговаривайся!

- Да я, конечно, я это…, буду…

- Ладно, иди уж, чего теперь, опохмелись, вон вчерашним-то перегаром как от тебя разит!

ЗОНА

Увезли Мишку Гусева срок мотать за Урал, по западную сторону хребта, в поселок Радостный, где кругом северная тайга, зэковские бараки и публика не самая воспитанная. Снова собачий холод, от которого нет спасения, голод неимоверный и думы о ней, Нобуко, с которой уже никогда не встретиться.

В первый же день на зоне Мишка познакомился со старым зэком Чикой. Чика – Семен Чикалин, тоже когда-то служил на флоте. На этой почве они и сблизились, если можно, вот, так сказать. Чика не был матерым вором, но среди мужиков авторитет имел. И опекал он Мишку, теперь – Матроса, насколько мог. Учил жить по здешним правилам, чуть-чуть подкармливал, если Чике что самому от посылок перепадало. А потом заболел старик резко и тяжело. Умирая, он завещал Матросу все свои шмотки теплые. Так после его кончины Мишку впервые здесь ночью не мучил холод, и он хорошо заснул. Перенесся на остров Номи, а там Нобуко! Сидит под пальмой в своей тельняшке и звонко, звонко она поет все про тех старух, вспоминающих свою молодость. Мишка идет к ней, идет, идет сквозь бамбуковую траву и не может никак дойти. «Нобуко, я здесь! Нобуко!». А она все поет, поет и не видит Мишку.

Громкие рыдания Матроса огласили ночной барак. Проснулись соседи, заматерились. Кто-то кинул в матроса валенок. Только тут и очнулся Мишка, увидев себя сидящим на верхней шконке и громко плачущим.

- Я это, блин, я по Чике чо-то сейчас расстроился, - пояснил он ругающимся коллегам. – Чика сейчас приснился.

- Ладно, не западло, - сказал строгий зэка Сорока, - по Чике можно и мал всплакнуть. Хватит на пацана орать! Отбой.

На четвертом месяце отсидки Мишка стал уже понемногу привыкать к своему новому месту жительства. Руки его привыкли к пиле двуручной, уши к лаю собак и окрикам надзирателей, желудок к грубой, невкусной пище.

И вот на четвертом месяце Мишка вдруг получил посылку от неизвестных лиц с Дальнего Востока. В ней были: сушеная рыба, карамель, чай, лук, чеснок, бич-пакеты. Мишка догадался, что это от следователя Чернобелова. Догадался он и подумал «есть, есть в России порядочные-то люди!». Настроение приподнялось, и он впервые за эти месяцы со времен Японии улыбнулся жизни. Тем же вечером Мишка взялся писать письмо Нобуко. Он знал, что письмо прочитают цензоры, поэтому расписал все сухо, без всякой любовной лирики.

ПИСЬМО НА ВОЛЮ

В кабинет заместителя начальника по воспитательной части Синебородько постучался главный цензор колонии.

- Разрешите?

- Разрешаю.

- У нас во втором отряде новенький тут чалится, некто Гусев, погоняло Матрос. Так он маляву шмаре своей…, ой, простите, девушке написал. Я, простите, как начитаюсь словечек этих, так и начинаю путаться.

- Ну-ну, дури просит? Угадал?

- Не-е, я так полагаю, что он сам под дурика косит, думает, что после письма такого его в дурку переведут. Ну я как адрес увидел, так сразу понял. Адрес девушки, стало быть такой. Страна Япония, город Токио, дворец императора Акихито. Для Нобуко-сан.

Майор Синебородько гоготал до хрипоты и не мог успокоиться долго.

- Ой, мля, такого у нас еще не было! Деду Морозу пишут, и Президенту, и Пугачевой, и Папе Римскому, но, чтобы японскому императору…, это в исторический наш музей, конечно.

- Он не то чтобы самому императору пишет, а родственнице императора и своей невесте. Вот, послушайте:

Здравствуйте, уважаемый господин Акихито-сан!

Прошу передать это письмо Вашей родственнице Нобуко-сан, моей невесте, с которой мы пребывали на острове Номи, в период с такого-то по такое-то.

Заранее сердечно благодарю. С глубоким почтением к Вам, Михаил Гусев-сан.

Синебородько опять забился в припадке хохота, замахал руками, мол, погоди.

- Погоди, чтобы два раза не вставать, пойдем до кума. Там и зачитаешь при всех.

В кабинете начальника главный цензор продолжил:

- …Дорогая моя, любимая Нобуко, коннитива! Ну это, наверно, здравствуй, по-ихнему, что ли? – предположил цензор, переждав хохот уже от кума и еще троих, собравшихся у начальника, офицеров.

– По-ихнему, это по-каковски? – спросил начальник колонии.

- Ну, раз он в Японию пишет, так, наверное, по-японски? – пожал плечами цензор.

Опять взрыв хохота потряс кабинет начальника.

- Разрешите продолжить?

Кум только отмашку дал.

- Итак, после нашей с тобой разлуки в порту города Хаги меня увезли в тюрьму и посадили на долгий срок. Мне сказали, что ты в тот день сама передумала ехать со мной в Россию, но только я им не верю. Вот, не верю я им, и всё! А посадили меня по ложному обвинению. Но это долгая история. Может я расскажу тебе в следующем письме.

Ты мне часто снишься здесь, дорогая моя, Нобуко. И, конечно, мне снится наш остров Номи. Наш теплый, прекрасный остров, где было нам так хорошо вдвоем. Если бы не те проклятые пираты, может быть мы и сейчас там жили. Ну да уж что теперь.

Переждав очередной взрыв хохота, цензор продолжил:

- Я думаю, что наш остров Номи снится и тебе. И я тебе тоже снюсь. Я не знаю, вряд ли ты меня дождешься, срок у меня большой, но мне бы хотелось хотя бы год еще с тобой переписываться. Потому что очень мне тяжело от тебя отвыкнуть. А потом уже станет легче. Как говорит один наш опытный товарищ Сорока: человек ведь така скотина, что ко всему привыкнет. И тюрьма может стать родимым домом, и бабу уже не надо. Баба это – канай, по-японски. Но это лично Сороки мнение. А я пока здесь только тобою одной живу и каждую минуту, за исключением посещения санузла, о тебе я думаю. Подожди меня ты хотя бы год, ну а потом уж…, а о потом и думать не хочется. Напиши мне по адресу, который внизу указан.

А еще, дорогая моя Нобуко, я для тебя здесь стих сочинил. Лирический. Вот.

Где-то там в Японии далекой

На крутом скалистом берегу

Ты сидишь у моря одиноко.

Я пилю деревья, весь в снегу.

А возможно, с парнем несудимым

В ресторане вечером сидишь,

С несудимым, только с нелюбимым,

И на запад горестно глядишь.

Вспоминаешь Мишку в день разлуки,

Что ушел навечно к кораблю.

Шепчешь «Миса, атаси дайзуки»,

Что по-русски «я тебя люблю».

Фраерок – ухоженные руки,

Элегантен, вежлив и пригож.

Но ему не скажешь ты «дайзуки»,

Так как он на Мишку не похож.

Ты уйдешь, расстанешься с ним просто,

«Сумимасен», скажешь, «извини»,

И тебе опять приснится остров,

Остров под названием Номи.

Под конец прочтения на громыхание хохота в кабинет заглянул начальник архивной части.

- А чо происходит-то? Петросяна что ли к нам этапировали?

- Во! Ты мне и нужен, - сказал кум, - принеси-ка, Петрович, личное дело Михаила Гусева из второго отряда.

Офицеры не расходились. Всем интересно было, за что же чалится этот парень.

Вот кум надел очки, лизнул указательный палец и стал листать. Скоро стал он прицокивать языком, а глаза его округлялись

- Ну не ху-хо себе! …Ё-моё! …Ахренеть! С такого-то по такое-то, служа в рядах вооруженных сил, совершил кражу восьмисот двадцати восьми тонн продуктов питания первой категории, абалдеть! Медикаментов на сумму… абалдеть! Горючего, на сумму …Ё-моё! Перевозил всё краденное морским тральщиком «Дерзкий» в японский порты, в том числе в порт города Хаги, где сбывал товар неустановленным лицам японской национальности в целях личного незаконного обогащения. Нанес тем самым ущерб государству на сумму… ети моё! Ой-ё-ё-ёй! Вот это размах! Вот это я уважаю! ...При обыске изъяты денежные средства в виде иностранной валюты на сумму в пятьдесят японских йен. Местонахождение прочих денежных средств от продажи похищенного до настоящего времени не установлено. ...Да-а! Вот это вор так вор! А то нам теперь привозят тут не пойми кого: за пару сапог, да за ляжку мяса. Ну вот, наконец-то, и настоящего привезли! Теперь хоть друзьям за шашлыком будет что рассказать не стыдно.

- Интересно, на чем же он погорел? – спросил Синебородько.

- Так из-за бабы, явно, - предположил заместитель по кадровому составу. – Из-за Нобуки этой.

- Что ж, получается, что Нобука существует на самом деле? Родственница японского императора и невеста Матроса нашего? – опешил Синебородько.

- А почему бы нет? – ответил кум, - да ты, Синебородько, знаем тебя, сам бы пошел в невесты к матросу этому, с его-то миллионами долларов!

По кабинету опять пронеслось гоготание, но уже не такое громкое, скорее нервное.

- Ну, ладно вам! – нахмурился Синебородько, - с письмом-то чо делать будем?

- Чо-чо, не императору же его отправлять, - ответил кум. – в сейф пока положи себе. Так, товарищи, - глянул он на часы, - пора работать! Арбайт махт фрай, как говорили наши западные партнеры.

Майор Синебородько, сидя у себя в кабинете, внимательно изучал дело Гусева и при этом нервно курил.

- Да, - бубнил он себе под нос, - а ведь о конфискации этих мильёнов долларов у Матроса тут ничего не сказано. Местонахождение денежных средств не установлено! Какой же я идиёт, вот, на хрена поперся с этим письмом до кума?

Он снял трубку и позвонил жене, которая тут в поселке Радостном преподавала географию в школе:

- …а скажи мне, киса, где есть в Японии такой портовый город Хаги? И что это за город?

- Мы, что, в Японию едем? - спросила та.

- Гыы, не исключено. Нет, я серьезно, посмотри, а, очень по делу надо. И еще, узнай, где это остров Номи и что за остров? Перезвони потом. Ага, целую. …М, да. Нет, ну если бы он возместил ущерб, или часть ущерба, про это бы было в деле написано, а ничего ведь нет! Стало быть, хорошо притырил! И ведь работал-то без подельников. Уважаю!

Жена позвонила и сказала, что город портовый Хаги действительно есть в Японии. А Номи тоже японский город, но не остров. Номи в переводе с японского, если верить учительнице немецкого Виолетте Юрьевне, означает – талант по части искусства и валютных спекуляций. Синебородько понял, что этот Матрос далеко непрост.

ВОРЫ НА ЗОНЕ

В этот вечер Мишку вызвали к себе в третий барак блатные. Мишка не знал, что думать. Косяков вроде нет за ним? Может оклеветали? Если убьют блатные, оно лучше. Пускай всё кончится! И Мишка смело отправился в воровскую хату.

- Присаживайся, Матрос, - сказал ему вор Лоза, указывая на шконку, что напротив. Лоза высокий, худой, седой, лет пятидесяти пяти. В компании Лозы сидели еще два авторитета, а рядом стоял молодой шнырек по кликухе Сивый. Между шконками сдвинуты три табуретки. На них лагерные газеты «За честный труд». На газетах колбаса, сало, сыр, лук, чеснок, хлеб, вареные яйца. Лоза велел шнырю налить Мишке в кружку.

- Ну, за знакомство, значит! – поднял Лоза граненый стакан, наполненный наполовину.

Все чокнулись и опрокинули залпом. Мишку от голодухи сразу же развезло, он на еду уставился.

- Ешь, ешь, Матрос, сало бери, не стесняйся, - подмигнул Лоза.

- Шпасибо, - уже жуя, - сказал Мишка. – За что уважуха такая мне, я не понимаю.

- А почему бы и не уважить достойного человека? Пацан ты правильный, статья у тебя почётная. А главное, за какой-то год, украл на мильёны долларов! Так не всякий министр умеет. Ну ты давай, поешь, а потом расскажешь, как работал, на чем сгорел. А мы послушаем, да поучимся.

Компания засмеялась. Мишка ел и соображал: следует поддержать легенду. Это сблизит с авторитетами и повысит масть.

- Сивый, - кивнул Лоза на шныря, - плесни-ка еще, браток, да вон там погуляй пока. Я позову тебя.

Они выпили по второй, в голове и в теле у Мишки захорошело. И понесло его.

- Служил я, значит, на Тихо на океанском флоте. Был у меня командиром мичман один, царство ему небесное, и дружбан у мичмана был, прапорщик, царство ему небесное. Они-то и втянули меня в это дело, ну и много чему толковому научили. Мы вместе перегоняли в Японию продукты тральщиком. А однажды беда случилась. Идем обратно к себе на базу, попали в жестокий шторм. Я руль держу, а мичман с прапором по пьяни на верхнюю палубу вышли. Ну и стоят, орут «раскинулось море широко и волны бушуют вдали!». А тут такая волнища как шибанет по палубе! Ох, страшно вспомнить даже, - Мишка утер невидимую слезу. - Обоих сразу в пучину смыло.

- Да ладно, гнать-то! – сказал вдруг сидевший рядом Алеша Гребень. – Хочешь, я расскажу, как на самом-то деле было?

- Ну, расскажи.

- А взяли вы на тот раз в Японии куш хороший. Обратно когда пошли, ты их ночью-то пьяных и замочил. Обоих за борт, и концы в воду. А?!

- Тебе бы следователем работать, - ответил Мишка.

- Ну шо, попался?! Ха-ха!

- Погодь ты, Гребень, не порти песню, - осадил Лоза. – Дальше, Матрос, солируй.

- Ну а чо там дальше? Дальше я уж один работал. Связи-то налажены. Так и работал, пока архаровцы не повязали. Стукнула какая-то падла. Помянем моих товарищей, - он поглядел на пустую кружку.

- Мизгирь, налей, - попросил Лоза другого авторитета.

Мизгирь глянул вопросительно: что и Матросу тоже я наливай? Лоза утвердительно шевельнул левым веком.

- Упокой ты их души грешные мичмана Носорогова и прапора Потрошенко, - Мишка посмотрел в потолок, тяжело выдохнул и выпил. Стал закусывать.

- Ты, Матрос, про самое интересное расскажи. Зелень-то где заныкал?

- Зелень? Какую зелень? А-а, да какая там, на хрен, зелень? Всего-то десять, может быть с небольшим, лимонов.

- В долларах?!

- Ну не в рублях же!

- Ну-ну! – оживился Лоза, - и лежат эти лимончики у тебя, где-то в земле дальневосточной закопаны… .

- Я, чо, похож на идиота, чтобы лимоны сюда везти?! Лежат они в надежном японском банке в «Банк оф джапан», на мое, естественно, имя. Я ж в Японию собирался дернуть.

- Тьфу ты, мать перемать твою! – подскочил со шконки Гребень, - а я вам чо говорил?! На хрена он сюда-то их повезет!

- Ну, да, - закивал головою Мишка, - как только вернусь в Японию, так и сразу в «Банк оф джапан». Это такой серьезный банк, в котором клиента распознают по сетчатке глаза.

- Как это? - удивился Гребень.

- Ну как у нас в ментовке - по отпечаткам пальцев. А там у тебя глаз фотографируют, сравнивают. Если твой глаз, получи твои деньги. Потому за денежки я спокоен. Пока я тут отдыхаю в санатории вашем, проценты пущай бегут.

Воры переглянусь.

- А ты, Матрос, по-японски шпаришь? - спросил Лоза.

- Хай! Гэнки дэс.

- Значит так, на днях тебя переведут сюда. Вон на эту шконку, - указал он. – Ну а пока, давай, спать канай.

- Канай - по-японски «баба», а если точнее, то как вариант: домашняя женщина, домработница.

- Ну вот, заодно и японскому языку нас выучишь.

- Вам зачем?

- Поедем банк этот офан жопан брать. ...Значит так, Матрос, слушай меня внимательно. Про деньги в японском банке больше ты никому не светишь. Понял?

Мишка мотнул башкой.

- Ты же, Матрос, явно на волю хочешь?

Мишка опять кивнул.

- А воля-то денег стоит. Сделка у нас с тобой будет совсем простая. Мы выпускаем тебя на волю, ты нам лимонов восемь зелени. Идет?

Мишка совсем уж пьяный икнул, кивнул:

- Ийдет!

- Ну вот и договорились. Сивый! – крикнул Лоза шнырю, - сопроводи Матроса до хаты и Сороке скажи, что Матрос наш кореш.

- Какие будут соображения? – обратился Лоза к Мизгирю и Гребню.

- Я так понял, - сказал Мизгирь, - чтобы деньги взять, этого хмырька Матроса надо обязательно в Японию отвезти? Ну если там личность метят с сетчатки глаза, я про это слыхал.

- Правильно понял, - сказал Лоза. – Но как только вы с Гребнем его в Японию привезете, он вас тут же и кинет.

- Скорей замочит, как тех корешей своих на море, - отозвался Гребень. – Может просто нам привезти в Японию глаз Матроса, и всех делов?

- Японцы не идиоты, - сказал Мизгирь, - потребуют остальное тело. Причем живое. Так и еще вопрос, ладно мы с Гребнем уже через год откинемся, а Матроса на волю как перебросить?

- Да это не проблема, - сказал Лоза, - через торпеду, например. Вы, молодые, поди не в курсе: на воле нам кореша подыщут баклана, на Матроса маленько похожего. Баклан тот под видом брата Матроса приедет на длительную свиданку. На свиданке они переоденутся. Баклан пойдет вместо Матроса зону топтать, а Матрос на волю под видом того брата. Старый надежный способ. А теперь напрягайтесь, думайте, как сделать так, чтобы Матрос вас в Японии не замочил, не кинул.

Окончание см. Часть 5